Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910 - Страница 158

158

Давид (пробуждаясь). Это ты, Сура?.. Я сейчас, я очень устал, Сура… Что это? Это вы, Нуллюс? А где же Сура, она сейчас звала меня? Как я устал, как я устал, Нуллюс.

Анатэма. Сура идет. Сура несет вам младенца.

Давид. Какого младенца? У нас же нет маленьких детей? Наши дети… (Привстает и озирается испуганно.) Что такое, Нуллюс? Кто это кричит там?

Анатэма. Сура несет мертвого ребенка. Нужно, чтобы вы воскресили мертвого ребенка, Давид. Он черненький, его зовут Мойше — Мойше — Мойше.

Давид (встает и топчется на пространстве нескольких шагов). Бежать, Нуллюс! Бежать! Где же дорога? Куда ты завел меня? (Хватает Анатэму за руку.) Послушай, как кричат они. Это они идут сюда, за мной — ой, спаси меня, Нуллюс!

Анатэма. Дороги нет. (Удерживая Давида.) Там пропасть.

Давид. Что же мне делать, Нуллюс? Не броситься ли вниз и раздробить голову о камни, — но разве я злодей, чтобы приходить к богу без зова? О, если бы призвал меня бог — быстрей стрелы понеслась бы к нему моя старая душа… (Прислушивается.) Кричат. Зовут, зовут, — отойдите, Нуллюс, я хочу молиться.

Анатэма (отходит). Но поторопитесь, Давид, они близко.

Давид (падая на колени). Ты слышишь? Они идут. Я люблю их, но горше ненависти моя любовь, и бессильна она, как равнодушие… Убей меня и встреть их сам. Убей меня — и встреть их милостиво, любовию твоей взыщи. Телом моим утучни голодную землю и возрасти на ней хлеб, душою моею утоли печаль и смех возрасти. И радость — о, боже — радость для людей…

Слышно приближение огромной толпы; отдельных голосов еще нет — все сливается в один протяжный, ищущий крик.

Анатэма (подходя). Скорей, скорей, Давид, — они подходят.

Давид. Сейчас, сейчас. (В отчаянии.) Радость… Ну и что же еще? Одно только слово, одно только слово — но я забыл его. (Плачет.) О, как много слов — и только одного не хватает… Но, может быть, тебе не нужно слов?

Анатэма. Только одного не хватает? Как странно. А они, кажется, нашли свое слово — ты слышишь, как они вопят. Дави-ид, Дави-ид. Встань же, Давид, и встреть их гордо: кажется, они начинают смеяться над тобою.

Давид встает. Снизу, очевидно, заметили его — крик переходит в громоподобный радостный рев. Кто-то, опередивший других, выбегает, кричит радостно: «Да-вид» — и, размахивая руками, убегает назад. Кровавым взглядом охватывает солнце высокий бугор, кипарисы и седую голову Давида и прячется за тучи, как глаз под завесой нахмуренных бровей. В одном месте море наливается кровью; словно смертоносная битва произошла в безмолвии пучины.

Давид (отступая на шаг). Мне страшно, Нуллюс. Это тот, что на дороге, с рыжей бородкой… Я боюсь его, Нуллюс.

Анатэма. Встреть их гордо. Правдою, правдою ударь их, Давид.

Давид. Только не оставляйте меня, Нуллюс, а то я опять забуду, где правда.

Снизу и через ограду показываются люди, бегущие торопливо. Они грязны, измучены, как Давид, и как будто слепы, но на лицах огненная радость; и вместо слов один только торжествующий, немного хищный вой: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.

(Простирая руки.) Назад.

Его не слушают и лезут с тем же протяжным воплем; и до самых дальних рядов несется он, и, когда передние уже умолкают, где-то в глубокой дали, как тысячекратное эхо, замирает слабым стоном: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.

Анатэма (дерзко). Куда? Назад-назад, вам говорят!

Передние останавливаются в страхе.

Голоса. Стойте. Стойте. Кто это?

— Это Давид?

— Нет, это похититель!

— Похититель!

Кто-то беспокойный. Тише. Тише. Давид хочет говорить. Слушайте Давида.

Умолкают; но вдали еще голосят протяжно: Да-ви-ид, Да-а-ви-и-д.

Давид. Что вам надо? Ну да, это я, Давид Лейзер, еврей из города, который и ваш город. Зачем вы преследуете меня, как вора, и криками пугаете меня, как грабителя?

Анатэма (дерзко). Что вам надо? Ступайте отсюда. Мой друг Давид Лейзер не хочет вас видеть.

Давид. Да. Оставьте меня здесь умирать, ибо уже к сердцу моему подходит смерть; и идите домой к женам вашим и детям. Я ничем не могу облегчить страдания вашего, идите. Так ли я сказал, Нуллюс?

Анатэма. Так, так, Давид.

Кто-то беспокойный. Наши жены здесь, и дети наши здесь. Вот они стоят и ждут твоего ласкового слова, Давид, радующий людей.

Давид. Уже не осталось во мне силы, и мне нечего сказать. Идите.

Женщина. Пройди немного вперед, Рувим, и поклонись господину нашему Давиду. Вы, наверно, помните его, Давид? — Поклонись же еще раз, Рувим!

Мальчик робко кланяется и вновь прячется в толпу. Добродушный смех.

Старик (улыбаясь). Это он вас боится, Давид. Не бойся, мальчик.

Сдержанный смех. Выступает странник.

Странник. Ты позвал нас, Давид, — и мы пришли. Уже давно мы ждали, безмолвные, твоего милостивого зова, и до самых дальних пределов земли разнесся твой клич, Давид. Почернели дороги от людей, шевельнулись глухие тропы, и узкие тропинки налились шагами, и скоро большими дорогами станут они — и как вся кровь, какая есть в теле, бежит к единому сердцу, так к тебе, единому, идут все бедные земли. Привет тебе, господин наш Давид, — землею и жизнию своею кланяется тебе народ.

Давид (мучаясь). Чего вы хотите?

Странник (тихо). Справедливости.

Давид. Чего вы хотите?

Все. Справедливости.

Одно только слово — но будто гром прогремел над землею, и уже затих, близкий и далекий, и уже не знает человек: слышал ли он, сказал ли, подумал ли — или же не было ничего. Ожидание.

158